Старожил
|
| постоянный участник
|
Пост N: 855
|
|
Отправлено: 04.01.12 23:53. Заголовок: Вырицкие воспоминани..
Вырицкие воспоминания детства из книги: Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007. Эдуард Гаврилович Карпов - доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской премии, более тридцати лет проработал в сфере военного подводного кораблестроения, пройдя путь от молодого специалиста до главного инженера Центрального конструкторского бюро морской техники «Рубин». В детстве я мечтал стать моряком. Но до того, как появилась эта мечта, была в моем детстве ленинградская блокада, в которой мне суждено было выжить. Летом сорок первого года мы с мамой жили на даче в поселке Вырица под Ленинградом. Там перед самой войной отец построил небольшой, но теплый дом, в котором можно было жить и зимой. В этом доме потом, после войны, мама стала жить постоянно. Мои родители происходили из простого народа, жившего в прибрежных деревнях, расположенных по берегу Финского залива на территории теперешнего Кингисепского района Ленинградской области. Их предки были когда-то крепостными крестьянами. Откуда они появились на землях, которые царь Петр отвоевал у шведов, — этого я не знаю. Мой отец, Гавриил Андреевич, родился в 1902 году, а мать, Екатерина Васильевна, — на год позже. Взрослыми и женатыми они стали в то время, когда в стране уже заканчивалась Гражданская война. В двадцать четвертом году отца призвали на военную службу, которую он проходил на Балтийском флоте на линкоре «Октябрьская революция». Отслужив долгую срочную службу, отец вместе с семьей приехал в Ленинград и поступил на работу в систему городского рыбного треста, где вырос до руководящих должностей. В воскресенье 22 июня 1941 года отец был с нами на даче, а уже на следующий день он получил повестку о призыве во флот и отбыл к месту формирования воинских частей. В нашей семье хранятся письма отца — двенадцать кратких весточек, написанных на тетрадных листках или обрывках бумаги (почти все они написаны карандашом). Эти письма повествуют о горькой судьбе человека, неожиданно вырванного из мирной жизни и брошенного в пекло войны. Три недели отец находился в военном лагере близ поселка Котлы, где большая масса мобилизованных резервистов жила в очень тяжелых бытовых условиях и постоянном нервном напряжении, ожидая своей участи, — кругом царила неразбериха, вызванная стремительным наступлением немецких войск. Затем его направили в Петергоф, где формировался один из батальонов бригады морской пехоты. В составе этого батальона отец в звании старшего политрука отбыл на фронт. Перед отправкой на фронт он приехал к нам в Вырицу, чтобы проститься. Он пробыл в доме совсем недолго, а я до сих пор хорошо помню, как мы провожали его на станцию и там прощались с ним. Больше мы его не увидели. Отец воевал на Петрозаводском направлении, где две наспех скомплектованные бригады морской пехоты сдерживали натиск хорошо вооруженных и имевших боевой опыт недавней войны финских частей. В тех боях обе бригады полегли почти полностью. В двух последних письмах, присланных из района боев, отец писал о том, что ему впервые после отъезда из дома удалось помыться в речке и постирать свое белье, которое пришлось одеть мокрым на тело, что на ногах у него домашние ботинки, в которых появились дыры в подошвах, носки совсем прохудились, а спать приходится сидя — если удается поспать. Еще он писал: «...Трудно все передать, что пережил за эти дни... Я никогда не думал, что могу так много выдержать... Три раза уже сталкивались с неприятелем грудь в грудь. Пока жив, что будет дальше — не знаю». Последнее письмо было написано тридцатого июля. А четвертого августа отец был убит. Получив «похоронку», моя мама стала вдовой с тремя детьми. Мой старший брат, Валерий, в это время стал самостоятельным — он закончил летную школу, после окончания которой служил и воевал в морской авиации. Средний брат, Геннадий, и я были вместе с мамой. В августе мы все еще жили в Вырице. В начале августа над нами стали появляться немецкие самолеты, летавшие бомбить Ленинград, и мама не хотела уезжать с детьми в город, опасаясь бомбежек. Никакой официальной информации о том, что фронт стремительно катится к Ленинграду, в то время не было, и маме не верилось, что немцы могут занять Вырицу. Но слухи о том, что немцы приближаются, становились все более тревожными, а когда в поселке появились беженцы из совсем близких мест, стало ясно, что немцы вот-вот придут и сюда. И, бросив дом и все, что в нем было, мы уехали в город — как оказалось, очень вовремя. Обстановка в городе была тревожной, продукты уже исчезали с прилавков магазинов, и брат мой Гена, которому еще не было четырнадцати лет, снова поехал в Вырицу, чтобы привезти оттуда картошку и курицу, оставленную на участке. Оказалось, что до Вырицы поезда уже не ходили. Гена доехал до какой-то станции и часа три шел пешком до нашей дачи. Там он накопал рюкзак картошки, усадил курицу в корзину и пошел в обратный путь, который оказался еще более сложным. Ему пришлось идти всю ночь по лесу в большом потоке людей, шедших в сторону города, — беженцев и раненых красноармейцев. Среди идущих шли разговоры о том, что немцы были уже совсем близко от Вырицы. Пройдя около двадцати пяти километров, Гена пришел на станцию Антропшино, где на путях стоял поезд, уже битком набитый ранеными. В поезд его не пустили, но машинист паровоза сжалился над ним, и он доехал до города в тендере паровоза. Курица, которую Гена привез, какое-то время жила с нами в городе и даже несла яйца, но потом ее съели — это была последняя вкусная еда перед страшной блокадой. А память об этой курице хранится в нашей семье по сей день. Когда началась массовая эвакуация городского населения, мама не захотела уезжать с детьми «в никуда» и отказалась от эвакуации детей, боясь потерять их. О страшном голоде, который вскоре наступил в городе, тогда еще никто не думал, боялись другого: тысячи людей погибли при эвакуации. Но сотни тысяч людей, в том числе — и детей, погибли потом в осажденном городе. … … … После снятия блокады моя мама добралась до Вырицы и узнала, что наш дом уцелел. В нем все эти годы жила некая городская женщина, которая то ли в силу обстоятельств, то ли сознательно не уехала в город, когда немцы подходили к Вырице. Узнав, что наш дом покинут хозяевами, она поселилась в нем и так и жила в нем при немцах. Вместе с ней жил и некий дед, но его вскоре после ухода немцев арестовали, и он исчез. Немцы устроили в нашем доме солдатское казино. В нижней теплой части дома была кухня с большой плитой и две комнаты: в маленькой жили «хозяева», а в большой собирались по вечерам немецкие солдаты какой-то хозяйственной части. «Хозяйка» готовила им еду, а «хозяин» заготавливал дрова и топил плиту и печку. Понятно, что «хозяева» при немцах не голодали. Уходя из Вырицы, немцы оставили дом в целости, только на линолеуме пола красовались следы солдатских сапог. В моей детской голове никак не укладывалась эта ситуация: два с половиной года немцы разрушали мой город и убивали его жителей, мы их ненавидели, а тут оказывается, что они жили в наше доме, и эта женщина общалась с ними и обслуживала их. Но мама, привыкшая к борьбе за выживание, отнеслась к этому спокойно, так как этой осенью мне предстояло идти в школу. Мама работала, и перспектива того, что ей придется оставлять меня на целые дни одного без присмотра, её очень тревожила. Поэтому она предложила этой женщине продолжать жить в нашем вырицком доме с тем, чтобы я жил с ней, а она бы присматривала за мной. Та согласилась, и ближе к осени я покинул свой интернат и стал жить «под присмотром» в Вырице. Там я и пошел в первый класс. Вырица уже тогда была большим жилым и дачным поселком, раскинувшимся на значительной территории, через которую протекала река Оредеж и проходила Витебская железная дорога. Я начал учиться в старой деревянной школе, расположенной недалеко от нашего дома, но ее вскоре почему-то закрыли, и мне пришлось ходить в другую школу, расположенную довольно далеко от дома на другой стороне железной дороги. Во втором классе я ходил в школу во вторую смену. Осенью темнеет рано, а электричества в поселке тогда вообще не было, поэтому уроки в школе проходили при тусклом свете керосиновых ламп, а возвращаться домой приходилось в полной темноте. Несколько ребят, живших в стороне моего дома, собирались вместе, чтобы не так страшно было идти по пустым и темным улицам. Мы шли кучкой, освещая себе дорогу самодельными светильниками. Технология изготовления этих светильников была довольно проста. Пустая бутылка обвязывалась около донышка тонкой веревочкой, смоченной в керосине, веревочка поджигалась, и после того, как она сгорала, бутылочка опускалась в ведро с водой, в результате чего донышко бутылки ровненько откалывалось. На место донышка приделывалась дощечка, на которой стояла свечка. Находясь внутри бутылки, зажженная свечка не гасла даже при ветре. С такими вот светильниками мы и топали в темноте. То время все еще было нелегким. Питались скудно, не было одежды — ходили, кто в чем мог, не было школьных учебников и тетрадей. Тетради делали сами из старых газет, и свои первые каракули я выводил на газетных страницах поверх напечатанного текста. При дефиците учебников школьные уроки имели особое значение: азы образования мы усваивали (или не усваивали) только на уроках. Учиться было довольно трудно, и я не блистал школьными успехами, но и не был отстающим. Моя внешкольная жизнь проходила на свежем воздухе. В Вырице тогда было тихо и спокойно, людей на улицах было очень мало, а дома, окруженные большими садовыми участками, далеко отстояли друг от друга. И я жил с ощущением полной свободы, так как большую часть внешкольного времени был предоставлен сам себе. Летом я целые дни проводил в нашем саду. Там среди сосен, фруктовых деревьев и зарослей кустарников было немало укромных мест, где я мог играть один или с кем-нибудь из товарищей. Самым любимым местом был небольшой чердак над маленькой баней, куда нужно было залезать по приставной лестнице, — там у меня был «штаб». Зимой главным занятием ребятишек было катание с горок на берегах реки — на санках, на лыжах или на чем придется, если раскатывалась ледяная дорожка. Катались также на коньках — на льду реки, пока он не покрывался толстым слоем снега, и на проезжих частях улиц, укатанных санями. Машин в поселке практически не было, и все перевозки осуществлялись на лошадях, запряженных в сани. Любимым развлечением было прокатиться на коньках, прицепившись к проезжающим саням. Возчики относились к этому по-разному: одни добродушно позволяли прицепившемуся пацану катиться вместе с санями, а другие злились и норовили чем-нибудь ударить пацана. Коньки, на которых мы тогда катались, были совсем простые. Их привязывали к валенкам с помощью веревок и палочек. Способ крепления позволял быстро одевать или снимать коньки в любом нужном месте. Простыми были и лыжи, на которых катались в валенках. Я прожил в Вырице два года, а потом обстоятельства изменились, и следующие два года я жил и учился в Ленинграде.
|